ПЕРВОЕ ГОРЕ.ИЮНЬ (3 недельное чтение).
Когда Гриша выходил на балкон, ему стоило только прищурить свои большие синие глаза, чтобы видеть за открытыми воротами конюшни круглый светлый зад Ловкого в его стойле, ряд уздечек на перегородке и кучера Игната в его старой безрукавке и с неугасимой трубкой в зубах. Обыкновенно Гриша недолго противился искушению: он засовывал обе руки в карманы своих коротеньких штанишек, спускался с лесенки балкона и шел через большой заросший двор прямо в конюшню. - Ну что? - спрашивал он Игната, оглядывая знакомую и милую ему обстановку каретного сарая. - Левая все еще хромает?
- Хромает еще, хромает! - с полной готовностью поддержать разговор отвечал Игнат.
- А хомут починил?
- Да вот починяю.
- Смотри: сегодня моего Королька никому не давать!
- Да разве моя воля? Скажут: надо на станцию ехать либо в село, запрягай Королька... Я и запрягу.
- Что это, право! Все мою лошадь, все мою... - ворчливо замечал мальчик. - А овса ей всыпал?
- Откуда же я возьму, ежели мне не приказано? - отвечал Игнат, и бородатое, обыкновенно хмурое лицо его принимало лукавое выражение. - Папенька не велел.
- Без овса! - отчаянно вскрикивал Гриша, и гневные слезы навертывались у него на глазах. Игнат весело и ласково смеялся.
- Ишь, порох какой! Право, порох, - успокоительно говорил он. - Да уж будьте покойны: не обижу я вашего Королька. У других отниму, а Королек у меня всегда в полном удовольствии.
Он ласково заглядывал в глаза мальчику и проводил по его голове своей корявой, грубой рукой. Гриша успокаивался и начинал свой обычный обход. Он садился поочередно во все экипажи, взлезал на козлы и делал попутно свои замечания.
- Хо-орошая тележка! - говорил он тоном знатока.
- Дурного в ней нет! - сочувственно отзывался Игнат.
- И прочная?
- Дегтем вымажешься, баловник! - предостерегал кучер. - Нянюшка будет браниться.
Игнат служил в усадьбе первый год, но очень быстро сошелся с маленьким барином, и между ними завязалась странная, но искренняя дружба.
- Вот как я у Луховских господ жил, - начинал Игнат, - была у них лошадь...
- Ты у них до нас жил?
- Нет. До вас жил я тут у одного купца... Конечно, нужда... Без нужды дня бы у него не прожил!.. Тоже в суд!.. А за что меня в суд? Разве я чужое брал?
- А разве тебя купец хотел судить?
- Чего уж там хотел! Прямо, значит, подал жалобу. Будто я у него лошадь и телегу увел. Жалованья не платил целый год, а отпустить тоже не отпускает. Живи! Мы с бабой и так и этак. Пользуется, значит, что пачпорта не было. Что ты тут делать будешь? Взяли мы с Матреной, с бабой моей, ночью лошадь в телегу запрягли, да и... домой. Не пешком же нам было идти, да еще с ребенком малым, до дому-то верст шестьдесят будет. Хватился купец, а нас и след простыл. Лошадь я бы ему вернул. Неужто взял бы? А он, вишь, рассвирепел, что даровой работник ушел, да в суд, да жалобу: так, мол, итак, обокрали.
- И судили тебя?
- Говорят, судили.
- Ну как же?
- А вот и так же! - неопределенно отвечал Игнат, и густые брови его озабочено хмурились, и все лицо надолго принимало угрюмое, почти страдальческое выражение.
- А ты бы сказал, что не виноват, - советовал Гриша серьезно.
- Да разве меня спрашивали? У нас суды-то какие? Где она, соколик, правда-то? Судили, судили, да вором меня и сделали. Вот как!
- Как сделали? - жадно допытывался мальчик.
- А вот так! - хмурясь и горько усмехаясь, отвечал Игнат.
Иногда разговор принимал другое направление.
- Разве Матрена твоя жена? - спрашивал Гриша.
- А то чья же! - добродушно отзывался Игнат.
- Чего же она не с тобой, а все в землянке хлебы печет? Игнат улыбался.
- А чего ей тут со мной? Сказки мне, что ли, сказывать?
- Зачем сказки? - горячо возражал мальчик. - Мама сказки папе не рассказывает, так живет... А Полька, значит, твоя дочь?
- Значит, дочь.
- А еще у вас дети были?
- Нет, только и всего.
- Отчего у вас больше не было?
Игнат смеялся и крутил головой.
- Ну уж и ребенок! - говорил он.
- Чего смеешься? - слегка обижаясь и объясняя свою мысль, продолжал Гриша. - Вот у папы с мамой трое детей... Игнат! - ласково просил он тут же, заглядывая в глаза своего приятеля. - Когда уедем в город, ты уж побереги моего Королька.
- Уберегу! Уберегу! - обещал Игнат. - Да только, милый, как бы мне раньше вашего не уехать.
- А куда?- удивленно спрашивал мальчик.
- А вот... туда! - со своей обычной загадочной манерой отвечал Игнат.
Нередко задушевную беседу друзей прерывала старуха няня.
- Гришенька! Здесь, что ли? - спрашивала она, заглядывая и сарай. - И что это, право, - ворчливо продолжала она, - господское дите, а в конюшне живмя живет. Вот пожалуюсь маме! Скажите на милость: приятеля себе нашел. Иди сейчас, иди! А ты, непутевый, - обращалась она к Игнату, - чем тебе ребенка образумить, ты его пуще заманиваешь.
- Да я что же, Анна Герасимовна? Я ничего, - сконфуженно оправдывался Игнат.
- Если бы я его дурному учил...
- Еще бы тебя в учителя! - презрительно замечала няня. - Иди, баловник, иди!
Отца и мать Гриша видел большей частью только за столом. Отец всегда был занят, мать целыми днями сидела у себя и спальне и считалась нездоровой. Когда у нее не болела голова, то болело что-нибудь другое, что не позволяло ей переносить шумного общества детей и даже яркого света дня. Когда Грише приходила в голову мысль забежать к ней, она ласкала его, порывисто целовала несчетное число раз и сейчас же просила уйти и не беспокоить ее.
Иногда Гриша сопротивлялся.
- Мама, - говорил он, - я буду сидеть тихо, очень тихо. Он садился в кресло и складывал руки на коленях.
- Ты здоров? - с беспокойством спрашивала мать.
- Да, - рассеянно отвечал он, занятый какой-нибудь посторонней мыслью, и сейчас же переходил на интересующий его вопрос.
Говорил он шепотом, чтобы не нарушать общего настроения тишины и спокойствия.
- Мама, - шептал он, - отчего, когда жарко, непременно вспотеешь?
- А тебе жарко? - спрашивала мать.
- Жарко... А ты думаешь, я в двух рубашках?
- Разве в одной?
- Конечно, в одной! Вот! - звонко вскрикивал Гриша и, расстегнув ворот ситцевой косоворотки, показывал свою голую грудь.
Мать болезненно морщилась.
- Зачем ты кричишь? - упрекала она.
- Ах, я забыл! - виновато говорил мальчик и умолкал. - Мама! - шептал он опять минуту спустя, - скажи: зачем хвост?
- Какой хвост?
- А у лошадей, у собак?
- Как зачем? Так, просто хвост. Так уж устроено.
- Ан не просто! А мух махать. Чем бы им мух-то махать? Болтовня мальчика начинала раздражать нервную женщину, но она еще терпела молча, в полной уверенности, что Грише самому надоест полумрак комнаты и он уйдет. Но Гриша скользил по спинке кресла, укладывался спиной на сиденье и задирал ноги, закладывая их одну на другую.
- Мама! - говорил он опять, - а ты знаешь, где заводятся блохи?
Мать брезгливо морщилась и закрывала глаза.
- Ну уж, Гриша! Что это за разговор!
- В гужах. Если заведутся блохи, надо гужи выбросить и уж новые...
- Вот что значит, что ты все по конюшням! С осени найму тебе гувернантку. Мне стыдно за тебя!
- Отчего стыдно-то? - спрашивал мальчик.
- Ну хорошо. Ну иди! Иди к няне и сестрам. Все ты или один, или с мужиками.
Гриша глубоко вздыхал, нехотя поднимался с кресла и опять вздыхал: ему еще не хотелось уходить из прохладной комнаты, от своей грустной, бальной, но все же нежно любимой мамы.
- Поцелуй меня! - тихо говорила мать.
Он целовал, терся лицом об ее лицо, а она нащупывала под рубашкой его острые плечики и впадала в жалобный тон:
- Худой ты у меня! Бледненький! Гриша, отчего ты такой?
- Шалю! - отвечал по привычке мальчик, но сострадательная нежность матери действовала на его нервы и жалобила его.
- Ты у меня плохонький! И тебе нелегко! И у тебя часто невесело на душонке, мой мальчик!
И случалось, что, тронутый ее жалостью и непонятными еще для него словами, Гриша вдруг начинал рыдать на ее плече.
- Что ты? О чем ты? - испуганно допрашивала его мать и трогала его голову, чтоб узнать, нет ли жару.
Но Гриша сейчас же успокаивался и уходил. И не успевал он дойти до двери, как уже забывал о своих беспричинных слезах, занятый какой-нибудь новой интересной мыслью. Что-то еще вздрагивало и всхлипывало в груди, а он уже радостно нащупывал в кармане забытую веревку и соображал, какое бы сделать из нее наилучшее употребление.
А между тем первое серьезное горе уже висело над его головой.
В одно утро отец, не отрываясь от газеты, сказал маме через стол:
- Да... ты знаешь? За Игнатом приехали!
- Приехали? Уже? - испуганно переспросила мама и, словно обдумывая что-то, опустила на стол недопитую чашку.
- Неужели ничего нельзя было сделать? Ведь у них дети, - тихо сказала она.
- Что ж прикажешь? - сказал отец, пожав плечами. - Не связываться же с этим мерзавцем... Ну как его там? С купцом этим... Я его немного знаю: кулак и мошенник.
- Ну вот видишь, тем более, - сказала мама.
- Чего же тем более? Увел лошадь, да еще замок сломан, ну, значит, воровство со взломом... Дело ясно.
- Но что же им было делать? - спросила мама. - Ведь этот человек воспользовался какой-то задержкой с паспортом, не платил жалованья, вымогал даровую работу... Ведь Игнат просто убежал из рабства...
- А уводить лошадь все-таки не следовало! Ну будет, что теперь толковать! - с досадой ответил отец и опять углубился в газету.
Гриша жадно слушал и ничего не понимал.
- Мама, куда везут Игната? - спросил он, широко раскрывая глаза.
Мать рассеянно поглядела на него, но вдруг вспомнила о дружбе мальчика с кучером, чуть-чуть нахмурилась и отвела глаза.
- Кто приехал за Игнатом, мама? - продолжал допытываться Гриша.
- Отчего не сказать ему? - недовольным тоном заговорил отец. - Что это за вечная боязнь огорчить, повлиять на нервы? И выйдет какая-то мокрая курица, тряпка, а не человек.
- Боже мой, да говори сам, разве я мешаю! - со слезами на глазах вскрикнула мама, подняла руки к вискам и вышла из-за стола.
- Вечные сцены! Вечные сцены! - закричал ей вслед отец.
- Твоего Игната везут в острог за кражу со взломом. Понимаешь? - сказал он жестко. Гриша побледнел. - Игната за кражу, а его жену Матрену за пособничество. Его на три года, а ее на полтора.
-А Польку? - спросил Гриша.
-А Польку... Ну что ж Польку? Конечно, ее не в острог... Я уж не знаю, куда ее... Польку.
Гриша в упор глядел на отца, и глаза его делались блестящими и злыми. Он бледнел все сильнее, но он боялся отца и сдерживался, насколько мог.
- Это за что же? - вызывающим тоном спросил он.
- Он украл, тебе говорят. Или все равно что украл.
- Совсем не все равно!.. И сам же ты сказал что купец - мошенник.
- Ну сказал.
- Так что же это? Как же это? Разве это можно?
Отец вдруг рассердился.
- Пожалуйста, пожалуйста, без историй! Разбаловали так, что сил нет никаких.
Сдерживаясь насколько мог, Гриша встал и вышел из комнаты. Но только он очутился за дверью, как гнев и обида на кого-то словно стиснули ему горло. Он побежал по коридору и выскочил на балкон. Его первой мыслью было повидать Игната, но ворога конюшни были заперты, и это означало, что Игната там нет. Гриша побежал в девичью. Там у стола сидела няня и пила чай, а против нее сидел какой-то незнакомый Грише мужчина в военной форме. Военный, манерно отставляя локоть, доставал из банки варенье и ел, запивая его чаем. Гриша сейчас же узнал нянину банку и понял, что няня угощает военного, но он был так занят неожиданной вестью об отъезде Игната, что не обратил внимания на присутствие няниного гостя.
- Няня, кто приехал за Игнатом? - дрожащим голосом спросил он.
Няня ответила не сразу.
- Да, отвезут теперь твоего голубчика; не будешь больше от няньки бегать.
- Кто приехал, няня?
- Теперь уж не отвертится... Кто приехал-то? Да вот кто приехал.
Гриша понял не сразу. Тот, кто должен был везти Игната и Матрену в тюрьму, представлялся ему огромным, страшным и отвратительным на вид, а на него глядело загорелое, добродушное лицо няниного гостя и улыбалось не то смущенной, не то просто глупой улыбкой. Кроме него и няни никого больше в комнате не было. Наконец Гриша понял.
- Ты? - удивленно и недоверчиво спросил он, глядя в упор на военного.
- Я-с! - осклабляясь в широкую улыбку, ответил тот, видимо колеблясь, встать ли ему перед барчонком или продолжать сидеть.
- Ты? Ты... ты негодный!.. Я тебя... - я тебя расколочу! - взвизгнул он и бросился вперед.
Но вдруг лицо его передернулось, углы рта задрожали, и он заплакал громко и жалобно, как плачут беспомощные, огорченные дети. Урядник смущенно смеялся и оглядывался по сторонам, разводя руками...
Гриша убежал в детскую, забился в угол около своей кровати и прижался к стене, держась обеими руками за грудь. Бессильное негодование все еще клокотало в нем и искало себе выхода. Он увидал на полу сестрину куклу, стал топтать ее ногами и наконец отшвырнул ее в другой конец комнаты. На стене висела его собственная картинка; он сорвал ее и бросил на пол. От такой усиленной деятельности нервная напряженность его несколько ослабла: он сел, прислонился лбом к железу кроватки, затих и стал мечтать... Он мечтал о силе...
Ему нужна была сила, чтобы мстить, чтобы покарать всех этих жестоких и виноватых людей: судей, которые осудили Игната, урядника, который должен был увезти его; няню за то, что она угощала урядника вареньем, и даже отца... На отца Гриша негодовал за его видимое равнодушие к судьбе Игната. Он должен был заступиться, должен был прогнать урядника, а он оставался спокойным, читал свои газеты и даже сказал, что Игнат "все равно что вор".
Грише хотелось отомстить всем этим людям, так жестоко обижавшим его друга. Он думал о том, как он накажет отца, няню, урядника, и, придумывая наказания, ковырял ногтем отставшую краску на железе. Вдруг он насторожился: ему послышался громкий говор отца и в ответ ему робкий голос Игната. Мигом он вскочил и выбежал в девичью. Среди комнаты, низко опустив голову, стояли Игнат и Матрена и переминались с ноги на ногу. Около Матрены, уткнувшись носом в сборки ее платья, стояла Полька, а мать глядела на нее сверху, и на лице ее было больше тупого недоумения, чем страха и горя. Сзади них из-за дверей выглядывали любопытные лица дворни.
- Ну, ладно, - громко говорил Гришин отец, - теперь уж поздно и ничего не поделаешь. Насчет Польки не беспокойтесь. Худо ей не будет, а в животе и смерти один Бог волен. Обещаемся ее беречь. С Богом, Игнат! Что ж делать?!
Отец махнул рукой, как бы давая понять, что прощание кончено, но никто не трогался с места. Игнат молчал и тупо глядел себе под ноги.
- Да, мы обещаемся, - дрожащим голосом прибавила мама, протянула руку к Польке, но сейчас же опустила ее и отвернулась.
- Дела теперь уже не поправишь! - опять заговорил отец, видимо, начинавший тяготиться немой сценой отчаяния этих людей. - Уж надо как-нибудь... Срок не так велик, переживешь. Что же делать?
Матрена тихо отстранила Польку, сделала шаг вперед и молча повалилась барыне в ноги, касаясь лбом пола.
- Матрена! - вскрикнула та, и слезы сразу брызнули у нее из глаз. - Не кланяйся мне, Матрена! Поверь ты мне: я уберегу твою девочку... Не кланяйся в ноги!
Она наклонилась, дотронулась дрожащей рукой до плеча Матрены и сама опустилась на пол рядом с ней.
- Надо терпеть... Всем надо терпеть! - торопливо шептала она. - Всем надо...
- Ну довольно, довольно! - не скрывая своего нетерпения, заговорил отец. - Я очень огорчен. Я был доволен тобой, Игнат. Отбудешь срок, приходи опять. Возьму. И не беспокойся за дочь. С Богом теперь!
Он взял за руку жену и хотел увести ее с собой, но та освободила руку и еще раз крепко обняла Матрену.
- Надо терпеть! - шепнула она еще раз.
Матрена встала. Она обвела комнату недоумевающим взглядом и остановилась на Грише. Один миг женщина и мальчик глядели друг другу в глаза, потом Гриша робко опустил ресницы и двинулся вперед.
- Прощай! - сказал он очень тихо и очень ласково. Но Матрена продолжала глядеть на него молча, все еще недоумевая над чем-то. Тогда Гриша направился к Игнату. Он протянул руку, Игнат взял ее и вдруг наклонился к самому лицу ребенка.
- Польку... будешь жалеть? - спросил он.
- Буду! - серьезно и торжественно ответил Гриша и смелым, блестящим взором взглянул в печальные глаза своего друга. Игнат провел рукой по голове мальчика, истово перекрестился на образ и направился к двери.
- Матрена! - позвал кто-то из дворни. - Матрена! Игнат-то вышел. Ждут тебя, поди! Телега у крыльца.
Молодая женщина встрепенулась, тупое выражение недоумения сменилось испугом. Рядом с ней, по-прежнему уткнувшись лицом в складки платья, стояла Полька и дрожала всем телом. Она медленно повернулась и вышла.
Мальчик, сдерживая рыдания, сначала шагом, потом бегом вбежал в детскую и сел опять за кровать, мрачно смотря перед собой. В коридоре послышались шаги отца. Он вошел в детскую и остановился перед Гришей.
- Что ты тут сидишь? Иди к няньке. - сказал он.
Мальчик молчал и не трогался с места.
- Гриша! - строго крикнул отец, - Тебе я говорю или нет?
Ребенок поднял голову и остановил на нем серьезный, неприязненный и пристальный взгляд.
- Послушай, - невольно смягчаясь, заговорил отец, - ты, кажется, сердишься на меня? Я-то тут при чем? Разве я виноват? Это мне тебя следовало бы хорошенько отчитать: как ты смел кричать на урядника? Да говори же! - нетерпеливо крикнул он, чувствуя, что упорный взгляд сына раздражает и как будто стесняет его.
- Пусть... - тихо и спокойно сказал Гриша,
- Что пусть?
- Пусть ты меня бранишь. Мне теперь все равно.
Отец немного растерялся.
- Ну прекрасно! - сказал он. - А я с тобой теперь и говорить не хочу.
Он повернулся и направился к двери.
- По-твоему, - крикнул ему вслед Гриша, - по-твоему, его вареньем кормить, как няня?
Отец остановился.
- Всякий делает свое дело, - заметил он, - исполняет свой долг. Уряднику приказано было ехать за Игнатом, он поехал. Он хороший, добрый человек, а ты обидел его. И ты обидел меня, няньку... За что?
Гриша медленно опустил глаза, и на лице его ясно выразилось недоумение и боль.
- Нехорошо, брат! - укоризненно заключил отец и вышел из комнаты,
Гриша сидел неподвижно.
"Нехорошо, брат! - вспомнился ему укоризненный, почти ласковый голос отца. - Нехорошо?.. Обидел?.. - мучительно раздумывал мальчик. - Я обидел... А они все... Игната... за что?"
Гриша опустил голову и по-детски нахмурился. "Всякий делает свое дело... А как же вышло такое нехорошее, злое дело?..."
Он поднял глаза, и в его остановившемся взгляде застыл мучительно тяжелый вопрос.
Л. Авилова.
|